И ПРИШЛО ЗАТМЕНИЕ...

(Окончание. Начало в № 14, 15 от 13, 20 апреля)

Поздней осенью 1934 года произошло радостное событие - к нам вернулась мама. Мы плакали и смеялись от счастья. Решили из соседского сарая переселяться на свое подворье, в тепляк, построенный когда-то еще дедом. Там раньше содержались телята и ягнята. Все остальные постройки на подворье лежали в руинах - дом, амбар, сараи, погреб, половень - помещение для хранения зерна, изгородь. В тепляке дверь и окна были выбиты, кое-как завесили их тряпками, рогожками. К зиме мама нашла две рамы, приладила их на окна. Спустя какое-то время удалось раздобыть и дверь. Спали все вчетвером на печи - в тесноте, да не в обиде.

С наступлением холодов работы для меня в поле заканчивались, и опять начинались проблемы с едой. Мама трудилась в колхозе - жала камыш для утепления кошар и ферм. В день ей платили или один бурак, или полкило ячменной муки. Этого для четверых было мало. Старшая сестра меня уговорила и, что поделаешь, пошли по дворам и просили милостыню. Иногда что-то давали, иногда говорили: «Самим есть нечего»...

По весне опять выручала трава, акация, крапива. Мама где-то раздобыла семена свеклы и посеяла в огороде несколько рядков. Все ухаживали за посевами, но нам не суждено было воспользоваться плодами своего труда. Когда свекла вполне подросла, к дому подъехал бригадир Дмитрий Иванович Черкашин, все подергал и увез на подводе. Знал ведь, что не можем дать ему отпор и этим воспользовался. Мы - в слезы, а мама в страхе убежала, думала, ее снова начали преследовать.

И все же в этой беспросветной жизни что-то потихоньку стало меняться. В селе прошел слух: теперь станут наказывать тех, кто продолжит грабить и бесчинствовать. В самом деле, наши притеснители почуяли неладное. Из села бежала Букалиха, Кукешка, Куква, убрался Матюхов и братья Коржовы, уехали ретивые комсомольцы Шагов, Скляров - костяк беспощадных сельских погромщиков, наводивших на людей ужас.

В 1935 году я окончил пять классов, готовился пойти в шестой. С помощью друзей раздобыл поршни берег их до начала нового учебного года. Пока же ходил в старых ботинках, которые собственноручно ремонтировал чуть не каждый день. Починишь, глядишь, через неделю они снова «просят каши».

Нас, школяров, часто гоняли на уборку кукурузы, хлопка. Все старались, учителя были довольны. Я часто получал от них поощрительные подарки - туалетное мыло, карандаши, ручки, иногда книги. Все это было в большом дефиците в ту пору.

Не всегда все было так радостно. Однажды многие из нас вместо благодарности нарвались на грубое оскорбление. Это было так. После работы в поле всех собрали на полевом стане, где был приготовлен обед. Неожиданно появились бригадир с парторгом и объявили: «Обед кулацким детям не положен. Они - неблагонадежные приспособленцы, тихой сапой проникают в наши ряды. Эти подрастающие враги ненавидят советскую власть, любимого вождя и родного отца - товарища Сталина!»

Нас, детей кулаков, оказалось немало. После этой речи, полной злобы и ненависти, мы сразу ушли прочь, взяв по пути несколько початков кукурузы. Укрылись в овраге, поджарили зерен и немного утолили голод. Было до слез обидно, несколько девочек, ушедших с нами, горько плакали. После того случая я спросил наедине у нашей доброй, грамотной учительницы Екатерины Ищенко: «Может, нам и не надо ходить на работу?».

«Нет, - ответила она, - ходить надо, иначе вы сами себе навредите. Наберитесь терпения». Примерно то же самое нам посоветовал и ее муж, директор школы Алексей Ефимович Ищенко. Этого человека мы тоже любили и уважали, доверяли ему. В итоге я успешно закончил семилетку в нашей школе колхозной молодежки.

Хотелось учиться и дальше, а где? Только в соседней Кугульте, которая была тогда райцентром. Сначала, однако, нужно было сдать экзамен, чтобы быть допущенным к занятиям. Меня проэкзаменовали и разрешили продолжить учебу. Я стал пешком ходить из Тугулука в Кугульту (расстояние 12 километров). У меня были опухшие ноги, в начале пути было больно идти, а потом, после разминки, боль уходила.

Нас, тугулучан, было трое. Еще двое моих земляков Стефан Селюков и Василий Москвитин ходили в райцентр на занятия. Еще темно, а мы уже в пути. Василий Корнеевич Москвитин, к слову, впоследствии сам станет учителем, будет преподавать в Тугулуке. Мама одобряла мое стремление к учебе, сама же она была занята до крайности - устроилась дояркой в колхозе, прихватывала и другие работы. Успевала не только доить коров, но и вязать снопы, полоть кукурузу, подсолнечник, очищать на току кукурузные початки.

С наступлением холодов пришлось подыскать квартиру. Остановился у старика Евдокима Абанеева, жившего вдвоем со старухой возле мельницы. Чтобы они не отказали, пообещал им читать книжки, помогать по хозяйству. В общем, зажили втроем, вместе переживали трудности. Мама выделяла мне большую булку хлеба, размечала верх буханки, сколько нужно отрезать, чтобы хватило на каждый день. Тем, считай, и питался - хлеб, соль, да вода. Иногда Стефан Селюков выделял мне из своих запасов кусок сала: семья у однокашника была покрепче, отец его работал амбарщиком.

Во время летних каникул мне, как уже довольно грамотному человеку, давали в колхозе работу по учету. Я был учетчиком в тракторной и полеводческой бригадах, писал акты заведующим фермами. На постоянную работу не приглашали - боялись, что могу совершить вредительство. С другой стороны, я бы уже и сам не пошел, надо было заканчивать учебу.

Было много планов на будущее, но все их перечеркнула война. В августе 1941-го меня направили рыть окопы, в декабре призвали в армию, определили в роту связи стрелковой дивизии. Говорили, что нас бросят на защиту Крыма, но вместо этого мы попали на ирано-турецкую границу. Наша часть базировалась в городе Маку. Обстановка в то время на границе была крайне напряженная - частые провокации со стороны Турции в любой час могли обернуться настоящей войной. Особенно положение обострилось, когда турки арестовали нашего посла, заключив его в тюрьму - об этом тогда писали все газеты. Мы не вылезали из окопов, дневали и ночевали в них.

Летом 1942 года меня перевели в стрелковую роту: наша контрразведка получила данные с моей малой родины, что я - сын кулака. Командование было обязано так или иначе реагировать. Впрочем, у меня со всеми наладились добрые, товарищеские отношения - и с командирами, и с бойцами. Узнав о наборе в полковую школу, находившуюся в иранском городе Хой, попросился туда. После учебы меня определили на должность старшины полковой школы. Последняя моя военная должность - старшина пулеметной роты 28-го стрелкового полка.

После сокрушительного поражения немцев под Сталинградом пыл турецких вояк заметно поостыл. После Курской битвы на границе стало совсем тихо. Нам больше не приказывали сидеть в окопах в ночное время.

Боевых потерь в наших частях не было, а небоевые случались. Иногда на наших солдат нападали иранцы с целью завладеть оружием. Поэтому всегда приходилось быть настороже. Бывало - умирали наши солдаты от недоедания. Их хоронили в окрестностях все того же города Маку. Бывали случаи заражения малярией. Упоминать в те годы об этих самых небоевых потерях было опасно. Нормальное питание наладилось только в 1944 году.

Тогда и перестали умирать солдаты.

Мои родные писали мне из Тугулука: выбили немцев в январе 1943 года. Это было отрадной новостью. Кроме того, родные писали, что положение в селе очень тяжелое, люди снова голодают. Сжалось сердце, думал теперь только об одном - как им помочь. Поделился невеселым сообщением с офицерами. Даже не ожидал, что они так отреагируют - соберут мне денег из своих средств. В тот же день я отправил в Тугулук собранные 3000 рублей.

Надо ли говорить о том, как помогли эти деньги моей семье!

Из армии меня демобилизовали в 1946 году. Мне нельзя было ехать, куда хочу, а только по месту жительства. Приехал в Тугулук и устроился главбухом колхоза «XX лет Октября». Проживал, как и до войны, под одной крышей с сестрами и мамой. И опять в селе был голод, уже послевоенный. Снова власть облагала людей тяжелыми налогами и займами. Как сейчас помню, что, к примеру, я должен был государству: денежный налог 2000 рублей, заем 2000 рублей, натуральный налог - мясо 42 килограмма, молока 300-380 литров. А еще надо было в обязательном порядке сдать шерсть, кожу и т.д. Единственный просвет - денежный заем погашал колхоз в виде аванса на трудодни.

Люди бедствовали, недоедали. Односельчанин Иван Беседин принес с поля два ведра кукурузы в початках. Его арестовали, дали срок, а в тюрьме убили. Другой житель села, фронтовик Иван Андреевич Дураков, поехал куда-то на заработки и без вести пропал. В первые послевоенные годы урожаи были очень низкими, на трудодни колхозникам выдавали совсем немного сельхозпродукции. И в то же время за невыработку 250-300 трудодней можно было попасть под суд.

Несмотря ни на что, жизнь мало-помалу налаживалась. Я поступил в Ставропольский пединститут на исторический факультет. Там встретил свою будущую жену, студентку физмата Лидию Амвросиевну Кореняк. В 1950 году мы решили пожениться. Свадьба была, конечно, небогатая, регистрация брака состоялась в Тугулуке. И что вы думаете? На свадебной церемонии секретарь колхозного парткома вопрошал невесту: «За кого ты выходишь замуж? За сына кулака! Подумай...».

Еще не раз в годы сталинизма аукалось мне мое «кулацкое» происхождение. И лишь со смертью «чудесного грузина» на это стали обращать все меньше и меньше внимания.

Стефан КОРЕНЯК.